(2020 год) Обращение к прихожанам в период пандемии коронавируса (протоиерей Владислав Шмидт, апрель 2020)

Дорогие мои братья и сестры.

Известные обстоятельства в последнее время не позволяют нам лицезреть друг друга за богослужениями, и большая часть из Вас не приходит в храм на молитву и Божественную Литургию. Но связанные союзом любви, мы всё равно пребываем в единении духа и единомыслии.

Печально, что причины, давшие развитие  смертельной болезни, которая распространилась по миру, мы не можем понять и не поймём до конца. Одно только нам открыто, что главная  вина, как и причины всех болезней, лежит в поле нашей греховности и душевно-телесной испорченности.

Оглянемся вокруг: болеют (и умирают) архиереи и священники, старые и зрелые, женщины и мужчины. У моровой язвы нет лицеприятия. Кто-то винит «мировое правительство», кто-то пагубную глобализацию, кто-то наше варварское отношение к земле. И то, и другое, и третье, и ещё что-то, возможно, так и есть, породило монстра эпидемии. Но миром правит Бог, тот Бог, которого мы часто забываем, как забываем древнюю мудрую пословицу: «Если Бог будет на первом месте, то всё остальное будет на своём».

Печально, что для того, чтобы докричаться в наши оглохшие от вселенских шума и суеты сердца, Бог применяет такое горькое лекарство. Неужели не понятно, что события, переживаемые нами, отбрасывают нас в духовном развитии далеко назад, потому что Бог Евангелия (пришедший  спасти, а не погубить), превращается в Бога Ветхого Завета («Мне отмщение и Аз воздам»)? То есть, проще говоря, мы теряем две тысячи лет человеческой истории. Христос уходит из нашей жизни не потому, что Ему с нами невыносимо, а потому что мы сами, своей жизнью, перестали свидетельствовать о Нём. Христос изгнан нами из нашей жизни.

Давайте почитаем Ветхий Завет, чтобы понимать в каком мире нам предстоит жить.

«В тот вечер один старик …возвращался с поля после работы.  Увидев странника на городской площади, старик спросил:

– Куда ты идешь и откуда? Он ответил: – Мы идем из Вифлеема, что в Иудее, в далекие места нагорий Ефрема, где я живу. Я ходил в Вифлеем, что в Иудее, и теперь возвращаюсь в дом Господа. Но никто не позвал меня в свой дом.  А у нас есть и солома, и корм для наших ослов, и хлеб с вином для нас самих, твоих слуг, – для меня, твоей служанки и юноши, который с нами. Больше нам ничего не нужно.

 – Пойдемте ко мне домой, – сказал старик. – Я сам позабочусь о ваших нуждах. Только не ночуй на площади. Он привел его к себе домой и накормил его ослов. А сами они, вымыв ноги, стали есть и пить. Пока они приятно проводили время, жители города, порочные люди, окружили дом. Колотя в дверь, они кричали старику, хозяину дома: – Выведи того человека, который к тебе пришел, чтобы нам с ним поразвлечься.

 Хозяин дома вышел к ним и сказал: – Нет, друзья мои, не поступайте так низко. Ведь этот человек – мой гость, не делайте такой подлости. Смотрите, вот моя девственница-дочь и его наложница. Сейчас я выведу их к вам. Смирите их и делайте с ними, что хотите. Но с этим человеком не делайте такой подлости.  Но люди не хотели его слушать. Тогда гость вывел к ним свою наложницу. Они насиловали и бесчестили ее всю ночь, а когда начало светать, отпустили.  На рассвете женщина вернулась к дому, где был ее господин, упала у двери и лежала там, пока не рассвело. Когда утром ее господин встал, открыл дверь и собрался идти дальше, он увидел свою наложницу, лежавшую у двери, держась за порог.  Он сказал ей: – Вставай, пойдем.

Но ответа не было. Тогда тот человек положил ее на осла и отправился домой.

Добравшись до дома, он взял нож, разрезал свою наложницу на двенадцать частей и разослал их по всем областям Израиля. Всякий, кто видел это, говорил:  – Такого никогда не видели и не делали со дня выхода израильтян из Египта до сегодняшнего дня. Подумайте об этом! Посоветуйтесь и скажите, как тут быть!

[Книга Судей глава 19].

Странно, как совпал в этом году кризис бытия с Великим Постом. Мы сели в карантин, как я думаю, для того, чтобы сделать какие-то важные выводы. Но «говорящие головы»  и «пророки» интернета выжидают («и вежливо жалят, как змеи в овсе»). Церковное начальство отделывается общими фразами и цитатами из Библии. Государственные лидеры невразумительны. Народ безмолвствует. Тихо, но неуклонно растёт статистика смертей. Но это тишина пред бурей. Когда социальное и духовное недовольство достигнет своей критической массы, дамба молчания прорвется, и начнутся необратимые разрушительные процессы, которые коснутся каждого. Каждого из нас. Тогда уже будет поздно.

Но сейчас ещё нет. Сегодня каждый может что-то сделать, чтобы в себе разорвать тайные оковы зла. Зло опутало нас, проникло в душу, завладело всем существом. Разве не очевидно, что в реальной жизни заповеди Христа не становятся для нас нормой и мерой человечности? Эгоизм, равнодушие и жестокость правят нашими поступками.

Пожилой человек упал на оживленной городской улице – прихватило сердце. Безликая равнодушная масса ни на секунду не изменила своего течения. Одни думали: «пьяный», другие: «почему именно я должен вмешиваться», третьи просто шли мимо, спеша по своим делам. Через тринадцать часов один прохожий, вспомнив, что этот человек лежал здесь еще утром, вызвал скорую помощь. Ветеран Великой Отечественной войны, заслуженный учитель России умер на руках у врачей от переохлаждения…

Молодую девушку сбила машина и скрылась с места происшествия. Пострадавшая потеряла сознание, и двое парней, на глазах у очевидцев, хладнокровно забрали ее мобильный телефон и спокойно ушли... Студентке стало плохо в метро, она вышла из вагона и упала под поезд. Состав тронулся, и девушка погибла. Трагедию можно было предотвратить, стоило только придержать двери вагона, но никто этого не сделал. Тело обнаружил машинист следующего поезда…  Перечислять истории, о которых мы регулярно читаем в СМИ, можно долго.

Это свидетельства из проповеди одного священника, но таких историй тысячи. Мы продолжаем жить, не оглядываясь вокруг себя и осквернять нашу землю, наших ближних и дальних, самих себя. Мы перестали задумываться о последствиях, задумываться о том, что повязаны узами общей ответственности друг за друга. Сомневаетесь? Прочтите вот это:

 

«Иногда вдруг все содрогаются,  услышав о сыне и  невестке,  убивших  мать, чтобы  расширить  свое  жизненное  пространство.  Две дочери с целью грабежа повалили мать на кушетку,  стали заливать ей в рот крутой  кипяток.  Рабочий выиграл по займу двадцать пять тысяч рублей, побежал сообщить жене о великой радости, а когда оба вбежали в дом, увидели - их трехлетняя девчонка сожгла, обратила  в  пепел  выигравшую  облигацию;  отец,  с потемневшим от бешеного отчаяния умом,  схватил топор,  отрубил ребенку кисти рук.  Это  страшные  и редкие уродства, но ведь и уродства рождены жизнью.

А иногда кажется, что тихие омуты жизни еще страшней.

Десятилетиями живут в одной комнате муж и жена,  и десятилетиями он уходит то днем,  то вечером,  то в выходной, то на ночь - у него вторая семья. Жена молчит,  и муж молчит, но так тяжел ее молчаливый укор, ее жалкая улыбка, ее попытки обманывать детей,  знакомых,  ее покорная забота о нем.  Иногда ужас охватывает  его,  но что он может сделать со своим сердцем,  а там,  где его любовь,  - тоже жалкая,  виноватая  и  беспомощная  улыбка,  укор,  счет  на копейки.

У свекрови с невесткой хорошие отношения,  спокойные,  ровные. Спокойствие основано  на  том,  что  старуха отдала молодым свою комнату,  перебралась в проходную,  потом отдала свою кровать,  спит на раскладушке,  вытащила  свои вещи  из  шкафа  и  положила  их  в фанерный ящик в коридоре,  а шкаф отдала невестке;  невестка не любит  цветов,  от  них  тяжелый  воздух,  и  старуха рассталась со своими многолетними агавами и фикусами;  невестке сказали, что от кошки у Светочки могут быть глисты,  и  пришлось  старухе  расстаться  со старым  котом,  таким  старым,  что  Светочкин  папа  сам  еще был маленьким Андрюшей,  когда в доме появился этот кот.  Бабушка его завернула  в  чистую косынку  и  отвезла  на  пункт.  Старуху особо мучительно терзало,  что кот, полный доверия к ней,  спокойно дремал  у  нее  на  руках  во  время  своего последнего  путешествия.  Старуха молчит,  и сын молчит.  Она видит,  что он боится остаться с ней наедине,  он видит ее беззащитность,  а  она  понимает жалкое  бессилие  своего  сына  и,  примиренно кивая дрожащей белой головой, часами  слушает  его  торопливо  угодливое,  обращенное  к  жене:  "Милочка, Милочка, Милочка..."

А вот старик всю жизнь тянул семью,  работал сверхурочно,  брал за  отпуск денежную  компенсацию,  поддежуривал в праздники и в выходные дни за двойную оплату, даже под Новый год, отказывался погулять с товарищами, выпить кружку пива.  "Тебе, видно, нужно больше всех", - говорили ему товарищи. "Семья", - виновато отвечал он.  И действительно, семья была большая, но все были сыты, обуты,  кончили институты, вышли в люди. Теперь старика разбил паралич. Куда только не писали сыновья и дочери,  ничего не помогло,  не взяли в  больницу парализованного  хроника.  Вот  дети  кормят  его с ложки,  убирают постель, выносят подкладное судно.  Он неподвижен,  лишился речи,  но слух  и  зрение сохранил,  он  видит  лица  и  слышит разговоры своих детей.  Внук спросил у своего отца - старикова сына:  "Почему у дедушки все время текут  слезки  из глаз?" - "Глаза у него больные".  Старик беззвучно молит о смерти,  а смерть не идет.

В семье у рабочего единственный сынок - слабоумный. Ему шестнадцать лет, а он еще не умеет сам одеться,  с трудом,  невнятно произносит  самые  простые слова и улыбается весь день кроткой, тихой улыбкой. Как страшно родителям, а вдруг их безумное дитя переживет их.  Куда он денется,  их никому не  нужный Сашенька?  Но  тут  же  они  ужасаются от мысли,  что от них навек уйдет это слабое, жалкое создание, которое они любят особой, горькой и нежной любовью. И  в  то  же  время они хотят его смерти - боятся оставить его на этом свете одного. И в то же время они ужасаются этому желанию.

А тут врачи сказали:  рак желудка,  метастазы. Боже мой, боже, как страшноона умирала, день и ночь она выла, металась, проклинала свою старшую сестру, не отходившую от ее постели.

Все это боль жизни, гроза. А ведь в жизни не только гроза.

Но иногда  кажется,  что  обычная будничная морока жизни,  идущая в труде, любви, дружбе, так же тяжела, как и гроза жизни.

Семья живет  в  спокойном  довольстве,  но  сколько  в жизни безысходного, сложного,  запутанного.  Отца оскорбляет практицизм  детей  -  самодовольные успехи  сына,  его  связи  и  знакомства  с  нужными и знатными людьми,  его безразличие  к  книге,  природе,  его  рассуждения  о  житейских  выгодах  и невыгодах;  сколько унижающего в разумном, рассчитанном замужестве дочери, в добропорядочном мире  советской  аристократии,  в  который  она  вошла;  как по-животному  проста,  как  банальна  оказалась дочь в своей новой семье,  в своих квартирных,  дачных,  автомобильных делишках;  а он-то  называл  ее  в детстве Аленушкой,  угадывал в ней неистовую совесть Софьи Перовской.  И вот жена восхищена успехами сына,  дочери. "Ты жизнь мне отравлял своим вздором, а теперь я вижу - наши дети живут,  как все нормальные настоящие люди". И он все видит, все понимает, и его жизнь зашла в тупик, и жить не хочется.

Какая славная  пара,  оба  работают  в  науке,  водят  машину,  занимаются альпинизмом, дружно, интересно живут. Она доктор наук, он кандидат, в приглашении на кремлевский прием сказано - "с супругом".  Они смеялись, и друзья смеялись. Президент академии поздравил ее  телеграммой  с  днем  рождения,  всюду,  где они вместе,  люди проявляют интерес к ней,  к нему интерес через нее.  В конце концов, ее самоуверенность стала его раздражать, она, видимо, убеждена, что он счастлив, живя с ней. Он почувствовал себя оскорбленным,  но,  конечно,  не поэтому он затеял роман с милой  девушкой,  аспиранткой.  Он  действительно  увлекся!  Жена  ничего не замечала, была уверена в его преданности. Но, Боже мой, что с ней творилось, когда  она прочла записку,  забытую им.  Как она плакала,  хотела отравиться люминалом.  И он плакал, просил прощения, а она тут стала говорить: "Поняла, поняла, я дура, я не стою твоего мизинца, ты важнее для меня всего в жизни".

Ну,  конечно,  она и теперь считала,  что он не мог полюбить другую,  что он мстил ей за свое унижение.  Ее,  видимо,  больше всего мучила мысль, как это он,  ничем не замечательный, мог изменить такой женщине, как такая, как она, и  так его любила!  В начале он растерялся,  каялся,  а потом в ее страдании оказалось что-то дурное, оскорбительное для него. Не видно хорошего впереди, впереди та же безнадежная путаница.

У нее второй муж, первый убит на войне. Растет дочь от первого мужа. Отчим к девочке враждебен.  При ней он молчит.  Идут годы, девочка стала взрослой,  вышла замуж, у нее ребенок. Отчим запрещает жене видеться с дочерью, внуком, подозревает,  что внука любят потому,  что он похож на убитого деда; уезжая, он не говорит,  когда вернется,  чтобы застать жену  врасплох  -  вдруг  она позвала к себе ночевать дочку с внуком. Он ревнует, мучится, мучит других. А сил все меньше, головы седые, и все так безысходно сложно.

Но снова можно сказать:  не всегда же сложны, противоречивы отношения. Да, конечно.  Но,  Боже мой,  какая безжалостная  скука  иногда  гложет  душу  в спокойной и ясной семейной простоте.

Вот хозяин,  муж,  отец.  Он подходит к дому,  и вот зашарпанная лестница, отбитая ступенька,  полутьма коридора, пыльный запах старья и запах жаренной на  подсолнечном  масле  трески,  обмылочек  на  умывальнике,  влажное,   не успевающее просохнуть полотенчико на гвоздике.  Они обедают, программа обеда неизменна,  да все неизменно - и клеенка на  столе,  и  тарелка  со  стертой голубоватой каймой,  и вилка со сходящимися зубцами. Они никогда не ссорятся с женой,  не лгут друг другу,  согласно и одинаково смотрят  на  жизнь.  Но, Боже,  Боже,  как им скучно.  Они часами молчат, говорить не хочется, да и о чем говорить.  Им скучно думать друг о друге,  когда они разлучены,  а когда они  выходят  гулять,  цветы на бульваре и облака на закате - все становится невыносимо скучным оттого,  что они идут рядом. И ночью скучно, проснувшись, слышать рядом сонное бормотанье, посапывание.

"Что ты ел перед сном, ты ночью очень испортил воздух".

"Да ничего такого не ел".

"Вот и я говорю, что ничего особенного".

А может быть, вторжение вечной смерти все же легче, чем вечная скука?»

 

- это из рассказа Василия Гроссмана «На вечном покое». И не так важно, что это писано в 60-е годы XX века. Это вечно и незыблемо, как жизнь, как грех, как наша меднозвенящая гордыня. Как наше одиночество и отчаяние, как беспробудное хамство и пустота нашей жизни, как пошлость и недоверие Богу. Как низость наших помыслов и низменность запросов, как наши вечные претензии к кому-то, всё равно (Богу, судьбе, случаю, родным, ближним, дальним), всем кроме самих себя. Как наши беспечность и бесстрашие перед Богом и грехом. Как ад, в который мы превращаем нашу жизнь.

Сейчас многие спрашивают: «Как нам молиться?», «Чего просить у Бога?». Нужно верно подобрать нужные слова. Преподобный Исаак Сирин пишет: «Не проси у царя навоза». Не о временном и тленном нам просить, а о нашем пребывании с Христом. «Был бы Господь с тобою, - всё остальное - ложь». А с Ним мы можем быть только тогда, когда в момент волевого выбора и поступка попытаемся представить, как Христос поступил бы в той или иной ситуации, которая происходит с нами. Потому что там, где Он, там Рай по определению. И пусть наша совесть поможет нам сделать правильный выбор.

Мы совсем недавно, каких-то 20 с лишним лет назад, воссоздали наш храм с главной мыслью о том, что это будет место нашей встречи с Богом, с Христом, с Его Пречистой Матерью. Что слова, звучащие в нём станут надеждой и утешением для каждого, кто войдёт под храмовый покров. Мы верили, что это главное дело нашей жизни - построить  храм и служить в нём, неся радость и утверждая красоту духовного мира преображенного Христом человека. Ведая, что Бог не в рукотворных храмах живёт, но пытаясь воссоздать с его помощью ветхую человеческую скинию. За эти годы наш храм стал для нас вторым и даже главным домом, светло прибранным и красно украшенным. И сейчас, когда мы все сидим по своим домам в тоске и недоразумении, в печали по Господу, оставившем нас своей милостью, все мысли наши о смысле. Ведь какой-то смысл есть в том, что промысел Бога отлучил нас от храма (но не от любви Его). И ответ должен быть самый личный, самый индивидуальный. Каждый должен сам ответить на этот вопрос: «Во имя чего нам так тяжко и больно сейчас?».

Близится Пасха Господня – Светлое Христово Воскресение. Это отсвет жизни будущего века. Жизни вечной с Богом-Христом, Богородицей и всеми святыми. Конечно, мы будем, если доживём, и Бог благословит, встречать Его Воскресение у престола Божия. Не минуя душераздирающих и скорбных событий Страстной недели, мы приблизимся к Его спасительной смерти. Мы будем радоваться и ликовать всей доброй немощью нашего естества о Христовой победе над нашими тлением и смертностью. Мы будем удивляться Его верности и нашему вероломству. Мы попробуем мысленно возвысится над бренным бытием, над поверхностью нашего общего дома - Землёй, и увидеть не только океанические течения, гонящие мусорные воды (отбросы нашей «цивилизации») от континента к континенту, но и те островки добра, которые зло при всей своей силе одолеть не может.

Мы будем причащаться Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа. Со страхом Божиим, верою и любовью (непременно соблюдая все предписания о предосторожности в связи с пандемией, изложенные в инструкции от священноначалия). Так, как причащались на Пасху все эти годы: всей нашей сплоченной христианской семьёй, все до последнего нищего и до формально не подготовленного. До того, уже нетрезвого дядечки, пришедшего во «единенадесятый час» и который «не видевше, уверовал». Потому что, наверное, то есть наверняка, (воистину) Евхаристия – удел душ благодарных и благородных. Вы слышите: там сквозят слова: «ев» - благо, добро и «аристеус» - избранность, честь, благородство.  

 

Это мы, Господи! Дай нам войти в славу Твою!

Да будет так. Да будет так.

Протоиерей Владслав Шмидт

08 апреля 2020 г.

Назад к списку